Итак, дамы и господа, мою сегодняшнюю жизнь вряд ли можно уместить в какой-либо формат, даже при условии сжатия его до размеров дыни или даже яблока – слишком масштабно, слишком противоречиво, слишком не однозначно. И я, как вы уже видите, стою перед вами красный как помидор, с адским трудом удерживающий этот масштаб, сжатый до невыразимых размеров. И в определённый момент у меня, кончено же, не хватит сил и весь этот масштаб разлетится во все стороны и забрызгает ваши лица. Итак, давайте побыстрее начинать, а то сил уже не так много, а давление, как вы видите, всё нарастает и нарастает.
И вот он, как говориться с места в карьер, что тянуть быка за рога, этот лик, что уже сниться мне в младенчестве и этот голос, что никто из вас не спутает ни с каким другим, и который, если только вы пожелаете оказаться в поле его воздействия, будет будоражить вас до конца дней, прошу вас мне поверить. И что для глупцов наиболее интересно, чем не очередная ловушка, верно?, и они испокон веков попадались, попадаются и будут попадаться на своё собственное любопытство. Ведь говоришь: «Не надо вам этого знать, ну не к чему, не добавит вам это ни счастья, ни радости. Во многой мудрости – многие печали». «Нет! Мы хотим знать, расскажите нам, пожалуйста, всё». Бедные гордецы, они думаю, что достаточно сильны, чтобы удержать этот концентрат истины. Они не понимают, что в определённый момент давление станет настолько сильным, что все их, с таким трудом выращиваемые, ценности просто вывернет на изнанку, но в этот момент они не захотят поверить, что сами породили всю эту обратную сторону их молитв, и начнут искать виноватых, и найдут, будте уверены. Именно так эта теневая сторона и работает, как вы понимаете, и если в ваших головах не мелькнуло моё сегодняшнее имя, то уверяю вас, вы беспросветно опоздали и таковы условия игры. Ведь никто из вас не собирается продавать душу прямо сейчас, верно?
Итак, дорогие мои, вот он мой отец, врач больницы для бедных, довольно образованный, но крайне вспыльчивый и подозрительный, уже обходит на ночь свои владения, его тяжёлая шаркающая поступь отдаётся гулкими звуками в моём сердце, он заглядывает в комнаты детей, и я не вспомню случая, когда не прикидывался бы спящим, не желая встречаться с этим более чем мрачным взглядом на ночь. Известно, что папа, светлая ему память, был очень жесток со своими крепостными, не говоря уже о слугах и родственниках, любил приставать к деревенским девкам и внебрачных детей имел чуть ли не пол деревни, его убьёт апокалипсический удар, хотя по устным приданиям, его просто забьют палками его же крестьяне. Мама моя родом из купеческой семьи, женщина невероятно набожная, ежегодно возит нас, своих детей, на богомолье, нежная, добрая, ласковая и любящая, умрёт, когда мне исполниться 16 лет. Смерть эта совпадёт со смертью одного гениального поэта, но не будем сгущать краски раньше времени.
Итак, дамы и господа, сегодня я собираюсь провести вас по самому абрису искусства, великого искуса, шаг за шагом демонстрируя как человеческие души переходят из одного кармана в другой, и становятся валютой, денежным знаком. И сказать, что это самое страшное из путешествий, это ничего не сказать, ведь секреты, как вы понимаете, просто так не отдаются, секреты – это не подарок, это – сделка и вы, конечно же, прямо сейчас можете остановиться, чтобы обезопасить свой мозг и душу, но это ведь так интересно, что будет дальше, верно?
И вот я уже учусь в главном инженерном училище, куда поступаю по воле своего властолюбивого отца. С утра до позднего вечера время здесь проходит в постоянных дисциплинарных штрудиях: это уроки фехтования, танцы, пение, мы ходим в караул, маршируем по плацу, по ночам я украдкой читаю Шиллера, Бальзака. Держусь замкнуто, поражая товарищей кругозором и начитанностью, по окончанию училища уже зачислен полевым подпоручиком в инженерную команду, но уже в начале лета увольняюсь в чине поручика и вот мой первый роман уже имеет, как говорят, оглушительный успех, ну вы видите. И кто-то из друзей уже советует мне отнести рукописи одному большому, по тем временам, поэту. Я несу, вижу этого поэта одну минутку, мы подаём друг другу руки, я конфужусь и быстро ухожу, так и не сказав ни слова. И вот войдя в свою квартиру, я уже отворяю окно и ложусь спать, но ночью раздаётся звонок, чрезвычайно меня удививший, я открываю дверь, а там стоит этот поэт, в его глазах не поддельные слёзы, ну вы видите? Он прямо с порога бросается меня обнимать, потом говорит, что вынул из рукописи пару листов, так на пробу, мол, с двух страниц будет понятно, но, прочтя две, решил прочесть ещё две, потом ещё две, а потом, не отрываясь проглотил и всю повесть. И вот мы уже говорим, не умолкая, с полу слова понимая друг друга не торопясь, говорим о поэзии, о правде, о современном положении дел в политике и государстве. На следующий день этот поэт несёт мою рукопись самому известному, в наше время, критику, тот реагирует более чем сдержанно, ну понятно, но рукопись берёт. И вот в этот же вечер критик уже вламывается к поэту и прямо с порога выпаливает: «Немедленно вези меня к нему! Быстрее!» И вот я уже сижу перед этими знаменитыми людьми и они, ну в большей степени критик, конечно же, говорит, с пламенно горящим взором: «Да вы сами то понимает, ЧТО вы написали?! Нет! В свои двадцать лет, вы не можете ЭТОГО понимать! Вы только интуитивным чутьём, как художник, могли это схватить, но осмыслили ли вы всю эту страшную правду, на которую нам указали?! Цените же этот дар! Оставайтесь ему верным, и, умоляю вас, будте великим писателем!»

дегенерат чтоль.

Сейчас в Караганде за полночь, но даже днем я бы не вынес всего что здесь написано. Пиши покороче.
Это снова Пушкин? шучу, это Достоевский, можешь тему не продолжать, я выиграл.

Карапультук, продолжай в том же духе, мне нравится

Я первее в личку скинул)

Ну, теперь только великий Карапультук нас рассудит

Он же Пушкин, он же Достоевский)

вызовите скорую, человеку плохо

Здесь нет проигравших, одни победители, которые позволяют себе знать, а так sultan на семь минут быстрее.

Ураааааааааааааааааааааааааааааааааа!

Э-э я быстрее у него 1-ый пост был такой:

А потом редактировал и стал такой:

Я его на 2 минуты бырее)

Итак, дамы и господа, зачем всем нам обязательно надо знать, как всё устроено? Вы, например, уверены, что это добавит вам счастья или, хотя бы, просто мирской радости? Ведь в определённый момент давление истины становится настолько сильным, что все прежние ценности просто выворачиваются наизнанку, возможно вы не знаете об этом, и всё проваливается в бездну цинизма и тотального безверия, ибо слаб человек. Или у кого-то из вас есть другие версии на все эти счета?
И вот кто-то из вас уже листает одну из моих книг, и проникает под её покров, и видит, как один старый человек разговаривает с молодым, интонация его тиха и невероятно убедительна: «Ну и зачем ты опять пришёл нам мешать?» говорит он, «Мы итак сделали всё, что могли во имя твоё. Зачем ты опять пришёл звать нас в свои высоты? Ведь если за тобой во имя хлеба небесного пойдёт даже тысяча людей, то что останется с миллионами, которые не в силах буду пренебречь хлебом земным ради небесного? И кто сделает счастливыми их? И справедливо ли это? Они не знают, почему ты не сошёл с креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня: «Сойди с креста и уверуем, что ты – это ты», ты не сошёл, не сошел, потому что не захотел поработить нас, так называемыми, чудесами и жаждал СВОБОДНОЙ веры, а не чудесной, жаждал СВОБОДНОЙ любви, а не рабского восторга, поражённого чудесами, невольника. Ну и тут ты судил о людях слишком высоко, ибо рабу нужны только чудеса и авторитет. Так зачем ты опять пришёл нам мешать? Мы итак сделали всё, что могли во имя твоё».
Итак, дамы и господа, конечно же, в истории литературы очень трудно найти аналог слову, что так глубоко проникает в суть вещей, аналог такому суровому и предельно уничтожающему суду над разного рода государственными системами, со всеми их демагогиями. И вот стены комнаты опять растворяются в свете прожекторов, как вы видите, и мы опять слышим этот голос словно яд втекающий в наши глаза и уши, и парализующий, и убивающий и без того слабую надежду на лучшее. «Итак, зачем, скажи, мне, ты опять пришёл нам мешать? Стадо уже покорилось, ты видишь, и почти забыло свой подлинный лик. Мы дали ему тихое, смеренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они созданы. Мы заставили их работать, но в свободные от труда часы, устроили жизнь как детскую забаву, разрешили им даже грех, ты видишь? И они полюбили нас как дети за то, что им позволено грешить. И тихо проживут они жизни, и тихо угаснут во имя твоё, и за гробом обрящут лишь прах и забвение, будучи в абсолютной уверенности, что наградой за смирение им будет дарована жизнь небесная и вечная. Так зачем, скажи мне, ты пришёл снова нарушать наш покой?»
Итак, дамы и господа, вот я уже живу только на свой честный заработок, нахожусь в постоянной зависимости от работодателей, бедность вынуждает браться меня за любую литературную халтурку, я редактирую статьи для справочного энциклопедического словаря, параллельно увлекаюсь идеями одного тайного кружка. На его собраниях мы обсуждаем политические, социально-экономические, литературные и другие проблемы, я сторонник отмены крепостного права и свободы слова, но, в отличие от остальных, ярый противник насильственного свержения существующей власти. И вот в один прекрасный день в мой дом уже приходит полиция, и я уже предстаю перед судом, как вы видите, по решению которого все члены кружка лишаются дворянских титулов и чинов. На допросах я отрицаю все предъявленные мне обвинения, и военный суд уже признаёт меня одним из главных зачинщиков, и с обвинением на свержение государственного порядка, приговаривает к смертной казни через расстреляние. И вот в ближайшую ночь после суда пристав со стражей уже входит в мою камеру, как вы видите, осторожно дотрагивается до плеча, я приподнимаю голову.
– Добро пожаловать на казнь. –
– Как на казнь?! Так быстро?! – я, конечно же, не могу поверить, говорю, что приказ должен выйти только через неделю. «Ну не может быть так быстро!», но горло моё уже сдавливает некая сила, и я замолкаю, как вы видите. Часа три уходит на священника и на завтрак с вином, кофе и говядиной – просто насмешка какая-то! И вот из нашего расстрела уже организовано целое шоу, я уже иду, звеня цепями, к месту казни, на меня смотрят сотни людей. Их никого не казнят, а меня почему-то казнят. И вот я уже на той самой точке, где встретятся все десять пуль разом, и тёплые лучи солнца уже скользят по моему растерянному лицу, и солдаты уже поднимают свои ружья, а я всё ещё не могу поверить, не могу всего этого принять. И вот он… вот он – этот залп.… Ну, вы слышите?! И пули уже прорываются сквозь меня, и я уже падаю, но проходит одна секунда, вторая, третья, выясняется, что никакого выстрела, на самом деле, и не было, что это просто припадок. И моё тело уже натянуто как струна, моё лицо искажено жуткой гримасой, рот в пене, ну вы видите, я вою невыносимым воем. И вот я опять в камере и уже узнаю, что император лично распорядился объявить о помиловании. И как же так? Я же чувствовал, как пули входили в моё тело! Я же видел, как они летели прямо к моему сердцу! И вы тоже видели, как я упал с прострелянной головой и сердцем, верно? Ну, пожалуйста, пожалуйста, не обманывайте меня! Ну, скажите, ведь я уже мёртв, правда? Это ведь так? Так?!
Итак, дамы и господа, вот, закованный в кандалы я уже отбываю срок в одном из острогов, какими издавна славиться моя страна. Арестанты, считая меня дворянином, не желают со мной общаться и, не смотря на то, что я просижу здесь долгие пять лет, мы пропустим этот однообразный кусок моего жизненного потока.
Итак, открываем ворота, мне пора родиться в третий раз. И вот с известными трудностями, я уже привыкаю к нормальной жизни, как вы видите, и уже встречаю хорошенькую, образованную, грациозную, с великодушным сердцем девушку, вынужденную жить в не счастливом браке с мужем алкоголиком. Я не знаю, как ей помочь. Сам, тоже почти без средств, но в свои 32, как кажется, впервые по настоящему влюбляюсь. На мои уверения в искренности моих чувств, она говорит, что я человек без будущности, даже если б она не была замужем, она не вышла бы за меня, так как довериться бывшему каторжнику очень сложно. Отчаяние мое беспредельно, но вскоре приходит весть о смерти её мужа, мне же к этому времени уже возвращают дворянское звание и наследные права, я получаю чин унтер-офицера и могу, как вы понимаете, кое-какую будущность ей предложить. И вот мне уже кажется, что её чуткая душа разглядывает в нескладной фигуре, за грубой солдатской шинелью, ранимую поэтическую натуру, и, ведя её к алтарю, я не перестаю лить слёзы и благодарить бога за то, что он подарил мне это невероятное счастье. Она же ведёт себя крайне не предсказуемо, капризно, быстро устаёт, страдает от мигрени, часто рыдает без удержу, часами изливает мне свои обиды и жалобы. В этот период от нервного напряжения обостряются мои припадки, надо сказать, что страдаю я ими с детства. Но, не смотря на то, что выглядит это крайне не привлекательно, в этом переживании есть несколько мгновений, о которых, уверяю вас, не имеет представление никто из здоровых людей – это яркая вспышка абсолютной гармонии мира, и чувство это так сильно и сладко, что за секунду такого блаженства можно отдать 10 лет жизни, а, пожалуй, и всю жизнь. Но за тем всё как бы стирается, и жена говорит мне, что боится и ненавидит меня в эти моменты, так как из моих глаз вылезает сам дьявол. Одним словом наши отношения всё боле и более становятся холодными. И вот я уже живу в Германии, Франции, Швейцарии, Италии, Англии, в Париже встречаю женщину по имени Аполинария, страстно ею увлекаюсь, как вы видите. Молодая и пылкая она тяготит ко всему революционному, и сразу влюбляется в, отбывшего наказание по политическому делу, писателя. Она не чета моей болезненной жене и будит во мне все страсти разом и в итоге очень глубоко уязвляет моё сердце. В Баден-Бадене, терзаемая азартностью натура, я до безумия увлекаюсь рулеткой, как вы видите, и этот период безудержной игры затянется, чуть ли не на десять лет. И вот в отеле мне отказываются давать долг даже обед, я питаюсь чаем и хлебом, сижу вечерами без свечей, пишу, чуть ли не на ощупь, изнываю от стыда и голода, и боюсь даже выйти на улицу, чтобы не услышать издевательских реплик в свой адрес. И вот мой легендарный персонаж, съедаемый самым страшным садистом и убийцей своей собственной совестью, уже дергает колокольчик у двери одной пожилой женщины, причём звонит так, будто пытается расколоть этот чёртов колокольчик, ну вы видите? И бить по колоколу для меня, как напишет, спустя годы, один известный критик, несомненно, означает раскалывать его внутреннем боем, и в этом смысле образ колокола, звенящего с высоты колокольни, наверно, и есть самый важный символ моего творчества. И человек, поднимающийся наверх чтобы звонить, сам превращается в отлитый им же самим колокол. И вот один из моих героев уже стремиться к этому от полноты переполняющей его благодати, другой от ущербности и расколотости, третий в стремлении избавиться от тяготящих его ужасных преступлений, и все они очарованы, околдованы этим магическим звоном, как вы видите, и продолжают неистово биться своими лицами и сердцами о гулкий холодный металл, только за тем, чтобы разогреть и вызвать к жизни этот самый звон эпилептического счастья, этот ужасный по своей сути колокольный смех.
Итак, дамы и господа, вот они эти двери в этот грандиозный роман, суть которого главная болезнь русской души, как говорят, и о котором так много споров до сих пор, и который все толкуют на тысячи ладов, проблема, так называемой, одержимости и неизменной, как не крути, утрате духовного центра, в этом не контролируемом процессе революционного выворачивания наизнанку, и, как говориться «Никто не собирается торговать вашу душу, называя вещи своими именами». И понятно, что этот роман, эта история болезни будут нужны России всегда.
И вот вихрь, несущихся ото всюду слов и цитат уже подхватывает вас и несёт в эпицентр той самой сути, о которой вы просили и за которой только изнанка, как вы понимаете, и кто-то из вас уже слышит эти обрывки фраз: « - Да! Я клоп! Я мерзкий клоп! И признаю, со всем принижением, что ничего не могу понять для чего всё так устроено, а потому и спешу вернуть Богу свой билет на вход обратно! И это не означает, что я не принимаю Бога, понимаешь?! Но только билет ему почтительнеши вернуть хочу -, - Но это же бунт – тихо потупившись, отвечает его собеседник. – Нет! Не этого слова я хотел от тебя услышать! С бунтом жить нельзя! Это самоубийство!-». И вот прямо за вашим плечом, повернитесь, дорогие мои, обернитесь! Вон! Вооон, Миколка уже хлещет лошадь по морде и по глазам! А теперь смотрите вон в ту сторону, там помощник надзирателя уже колотит хозяйку головой о ступени! А вон там, вон-вон, ну вы видите?! Кто-то изо всех сил уже бьёт старуху по голове топором и не может убить! И чем дальше, тем больше, люди теряют разум, едят друг друга поедом, и на встречу уже идут, нескончаемым потоком все эти святые пророки и проститутки с библиями. И перед глазами уже встаёт, как вы видите, эта пятилетняя или, уже не очень помню, семилетняя девочка Матрёша, которую за руку приводят в баню к знаменитому писателю. И не знаю, зачем я рассказал эту историю мерзавцу Тургеневу, который и расскажет об этом всем, за что и превратиться в моего заклятого врага. И вот я уже описываю этот ужасный случай в одном из своих самых страшных романов, и издатель Катков, испугавшись, уже купирует эту главу, но сегодня её уже можно прочесть, но хочу привести всем свои извинения, я не слишком современный писатель, и подробного описания акта совокупления с малолеткой у меня нет. И, перед тем как повеситься, моя Матрёша уже смотрит на своего насильника таким взглядом, что просто стирает остатки какой-либо надежды на перемены к лучшему. И вот ваш XXI век уже яростно дискутирует о так называемой педофилии, как о последнем табу цивилизации, через которое непременно надо переступить. Задаваясь вопросом: Законно ли спать с детьми по взаимному согласию, в пору их полового созревания, когда они итак склонны к мастурбации или не законно? Но в России, как вы знаете, и безо всяких дискуссий тысячи отцов уже спят со своими дочерьми и за не большие деньги собственные матери доставят вам своих дочерей как пиццу на дом. И об этом знают в любом отделении милиции, и это только в моих романах, мягко говоря, плохие мальчики терзаются своими грехами и кончают жизнь самоубийством или совестливым самоистязанием. Но в реальности, и попробуете меня сейчас переубедить, дорогие мои, преступление есть, а наказания нет! И не будет! А если и будет, то не для тех, кто действительно виноват!
И вот обострение в нашей сегодняшней истории, как вы понимаете, уже достигает своего пика, и в кривых зеркалах социальной задымленности, с ехидной усмешкой, уже возникают все мои замечательные черти, которых, как кто-то из вас истошно вопит: «Не может быть! Вы не существуете! Ты не реальный! Тебя нет!», орёте вы, а они шипят в ответ: «Нет, мы реальные и гораздо более реальные, чем вы». И давление, как вы понимаете, настолько сильно, что вот он, вот это момент, и, как говориться, не пропустите запечатлеть, когда все ценности уже готовы вывернуться на изнанку, и кто-то уже начинает искать виноватых, и уверяю вас, обязательно найдёт и поставит к стенке.
Итак, я сегодня тот, кого Владимир Соловьёв мой современник, философ и религиозный деятель, называет пророком божьим, и вслед за ним все уже начинаю смотреть на меня, как на существо, перед которым распахнуты книги человеческих судеб и в жизни любого творца рано или поздно, но обязательно возникает такой момент, когда будущее исчезает и тогда, по-видимому, начинается это безумное выворачивания себя на изнанку. И мир уже ждёт от нас особых пророческих слов, и мы, конечно же, идём на встречу, начинаем пророчествовать, делаем это не умело, обещаем одно, а выходит совсем другое. И вот Толстой уже убеждает всех, что люди скоро очнутся, бросят братоубийственную войну, перестанут красть, блудить, и начнут жить, как следует истинным христианам, исполняя евангелиевскую заповедь любви, но всё происходит ровным счётом наоборот. И вот всё, что я пишу в последние годы уже отмечено этой обезоруживающей растерянностью гения перед распахнувшийся бездной.
«Ну, и скажи мне теперь, имеешь ли ты право возвестить нам – людям хоть одну из тайн мира, из которого ты родом? М? Что ты молча и проникновенно глядишь на меня кроткими глазами твоими? Мне не нужна твоя любовь! Всё, что имею сказать тебе, сказано и теперь ты отвечай. Зачем ты опять пришёл нам мешать? Ведь ты опять не продемонстрируешь нам никаких чудес, верно? Требуя свободной веры, свободной любви.»

Аааааааааааааааааааааааааааааааааааааа Ка-ра-пуль-туууук, когда я это всё успею прочитааааааааать?

И это только началоо...

На ум приходят Декабристы)

Достоевский. Окончание.

Фёдор Достоевский)
Не видел поста выше)

Да, в начале я тоже про декабристов подумал , но это же про mr.Freeman'a

Так это не новая загадка?
Карапультук это растение такое, его курят.