Итак, дамы и господа, сегодня я более чем ужасный преступник в истории людей и вместе с тем незыблемое культурное достояние, тот, кто разобрал эту самую культура на винтики и шестерёнки, а вот собрать заново оказался не в силах. Гениальная глотка, паяльник в заднем месте своего времени, прирождённый мясник, насильник и зверь, но при этом безграничный гений и совершенно искренний певец свободы, и в этом, как кто-то уже понимает, и заключается моё основное сегодняшнее преступление. Я тот, кто сдвинул метафору жизни, в самую, что ни на есть глубину или более чем необъяснимую глупину. И кто-то в панике уже коситься на мой сегодняшний бритвенный глагол, которым я, конечно же, намерен сбрить жировую прослойку с миллионов сердец, и платить за содеянное, конечно же, буду всю оставшуюся вечность, и гореть в аду за все те ножевые раны, через которые вглядывался в бездонно глубокие глаза смерти, за свои штыковые атаки, за волчью нетерпимость, за рык и оскал по пояс в любви и страданиях душевных, за буффонное смешение в себе короля и шута, убийцу и поэта, мясника и романтика, стопроцентный бог-пулемётчик, расстрелявший тросирующими словами-пульками тысячи и тысячи приговорённых к преждевременной смерти через катарсис, тот, кто предвосхитил истерию, так называемой панк культуры, как собственно и поэтический экстремизм флешмобов и других субкультурных паразитов, одна из главнейших икон ХХ столетия, провокатор, вандал, мастер эпатажа и так далее и тому подобное.
Итак, сегодняшний я происхожу по отцу из казаков Запорожской сечи, по матери из рода кубанских казаков – адская смесь. Отец, не смотря на дворянское происхождение, служит лесничим, не путайте лесника и лесничего, последний – чиновник. Уйдёт он рано, скрепляя бумаги, уколет палец иглой и умрёт от заражения крови, с тех пор, кстати, я буду панически боятся всяческих заражений, буду браться за дверные ручки через носовой платок. И вот потеряв кормильца, наша семья уже перебирается в столицу, где перебивается мизерными заработками. В доме, где за гроши снимают комнаты вольнолюбивые гимназисты, я сталкиваюсь с шокирующими идеями новейшего времени, и не только с наслаждением вгрызаюсь в них, но и невольно превращаюсь в непосредственного хирурга, что уже склоняется над телом набрякший гноем непримиримых противоречий Родины. Судя по воспоминаниям и мемуарам я с раннего детства отличаюсь особой взрослостью, активно читаю, не по годам рассудителен и категоричен во взглядах. Ну и к чему приводят подобные хирургические игры, как вы думаете? Правильно, ни к чему иному, как к аресту. И вот не являясь даже совершеннолетним, я уже в третий раз оказываюсь за решёткой, но на этот раз мне грозит уже ссылка, причём в места весьма отдалённые. Слава богу, адвокату удалось убедить суд, что совершённое мной сделано без разумения в силу юного возраста, и меня выпускают через 11 месяцев. В перерывах между тюрьмами я рисую, это занятие чрезвычайно увлекает меня, но учебное заведение, которое меня интересует, требует, так называемой, благонадёжности, которая во мне и не ночевала, и приходиться выбрать нечто попроще. И вот в стенах художественного училища я уже знакомлюсь с одним эпатажно-наглым персонажем по имени Давид. Наша встреча балансирует на грани конфликта и драки, и мы оба уже оказываемся на концерте Рахманинова, и оба, не сговариваясь, сбегаем в курилку, не высидев и десяти минут, поскольку хвалёный Рахманинов оказался для нас невыносимо мелодизированной скукой. Закурили, расхохотались друг в друга, и пошли шляться по городу. К слову сказать, это внезапное знакомство двух раскалённых кусков металла и станет тем самым зерном, что прорастет над миром подсолнухом наиновейшего искусства, призванного выжечь всё старое безжалостными лучами истино-великой поэзии. И вот, искренне волнуясь, ожидая яростной волны неприятия и готовый тут же натянуть нижнюю губу Давида на его череп, я уже делюсь с ним своими первыми опытами извержения огня изо рта. Как я это делаю? Ха-ха, очень даже просто: набираешь в рот керосин всего самого несоединимого, подносишь спичку, и, задрав голову, чётко артикулируя маршевый ритм, с невольно вращающимися по спирали руками, резко выплёвываешь огонь образов как можно выше. Давид приседает от восторга, и на каждом углу уже орёт о моей гениальной глашатнутости, потом отводит меня в сторону и цедит сквозь зубы: «А теперь иди и пиши, а то ты ставишь меня в идиотское положение».
Слово punk в английском языке, как известно, имеет множество значений. Но до появления панк-рока оно было просто ругательным, и означало либо подонок и негодяй, либо эмоциональный выкрик: «Эй, ты, дерьмо!». Первое упоминание слова punk в контексте культурной деятельности связано со статьёй Лестера Бэнкса, кстати, изобретателя термина heavy metal, в своей статье об Игги Попе в 1970 он использовал в его адрес эпитет панковский рок, то есть рок подонка и негодяя, рок дурно пахнущего дерьма, чем сделал ему большую рекламу, кстати. И сегодня с его лёгкой руки панком именуется целая молодёжная субкультура, как вы знаете, характерной чертой которой является яростное неприятие всего без исключения, стремление к тотальной личной свободе, чаще понимаемая как вседозволенность, ну вы знаете. Главное направления нонконформизм, нигилизм и тотальный анархизм, Отцами основателями этого движения принято считать Сида Вишеза, Лу Рида, Игги Попа, Энди Уорхола, ну, по крайней мере, таковы закрепившиеся в нашем сознании мифы, верно? Но с какого момента новое явление нужно считать по настоящему новым? Вот вопрос. С момента его определения? С момента, когда оно получает своё название? С момента, когда это фиксируют историки культуры? Или всё же с момента его действительного возникновения, как вы думаете?
Вот он я, на полном серьёзе смеющий утверждать, что именно я являюсь отцом основателем этого зловонного субкульта. И в окружении оскаленной своры поэтов-подонков уже иду против всех и вся, как вы видите, рождая не просто взрывающие все возможные стереотипы, формы поэзии, живописи, театрального искусства, но выглядящие для примерных обывателей как абсолютная какофония, как издевательство, и просто не постижимое кощунство. Строки, что выпрыгивают из моего поражённого чумой черепа, идут в разрез со всеми существующими моральными устоями.

«Я люблю смотреть, как умирают дети!»

Просто зашкаливающая ублюдочность, согласитесь.
Вы, люди будущего уже знакомы со многими культурными трагедиями, катаклизмами, видевшие насилие в таких объёмах, какие нам, наивным детям прошлых веков, даже не вообразить. Спросите, что же это за прелесть такая? Конечно, истинный панк, у которого в голове одни только раскалённые угли, кто, не имея стыда и совести, публично разрисовывает себя под попугая и нахраписто, с пеной у рта, продвигает тотальный примитив, как истинную форму и красоту, превращая слова в математические формулы и цифровые столбики, ставит по всей стране абсурдистско-безумные с совершенно вывернутыми смыслами пьесы, и широко расставив ноги, засунув руки в карманы, уже стоит на заблёванной от ужасной качке палубе безумного парохода современности под названием «Пощёчина общественному вкусу», и, визжа мерзким голосом, уже спихивает ударами сапог в морду в безгранично чёрную воду окровавленные трупы Пушкина, Достостоевского, Толстого, Гоголя. «Куда лезешь, ублюдок, трупам здесь не место», и хрясть по морде и ещё раз хрясть, хрясть, а потом откровенно спускает в унитаз всех этих Горьких, Куприных, Блоков и Сологубов, предательски связанных путами обывательского вещизма. И любому из вас может показаться, что мы до самого нутряного нутра политизированные выкидыши культуры как таковой

«А время из нас делает аборты каждую четверть часа»

Но прошу обратить внимание, новая власть в эти годы ещё не является властью, ибо, несомненно, те, кто создаёт её, формует, питает, взращивает, массмедирует, поднимает градус и материализует. Знаменитый афоризм «Зло – это добро пришедшее к власти» мы к тому времени ещё не разжевали, не распробовали, не расшифровали, ещё абсолютно уверенные, что именно в этой священной борьбе сможем реализовать свои грандиозные мечты о правде и высшей разумности.
И вот роженица уже на столе, воды, как я вижу, уже отошли. Ну что, дорогуша, начинаем? Раз… Два… Три…
Тужимся, мамаша! Просто замечательно! Ещё тужимся! Великолепно! Дышим и снова тужимся! Прекрасно, дорогая моя! И вот в необъятные концы матери уже бегут железные дороги, просто замечательное зрелище, повсеместная электрификация! Дышим, мамаша, дышим, и опять тужимся! Макушка уже вот-вот появиться! И вот стройным маршем под грохот барабанов на ваших глазах уже рождается новая страна. Да - в огне, да - в поту, слезах и, конечно, крови. И кто говорил, что будет легко? Кто знал, что роды затянутся так долго? А пока на календаре 1913 год, и в компании нескольких сорвиголов я уже отправляюсь в турне по югу России, и за не полных четыре месяца мы уже проезжаем Харьков, Симферополь, Севастополь, Керчь, Одессу, Кишинёв, Николаев, Киев, Минск, Казань, Пензу, Ростов-на-Дону, Саратов. С наших концертов толпами уходят люди, но в следующих городах толпами возвращаются, одна только Одесса откликается на наше выступление более чем сотней разгневанных статей. И вот среди тысяч и тысяч лиц мелькает и её лицо, лицо, так называемой, безответной любви, и любой, переживший подобное знает, что, пережив подобное, знает, что это не просто рваная рана в районе груди, но шашлык, нашинкованный из сердца, и поджариваемый на открытом огне. Я встречаю её во время гастролей в Одессе, статная, высокая, фантастически умная, талантливая, самая прекрасная на свете, ну это понятно! И вот я уже не нахожу себе места, мои чувства настежь распахнуты, и моя богиня на какое-то мгновение тоже увлекается моей скандальной репутацией. Но сценарий, как всегда, известен наперёд, и как нормальная женщина она, конечно же, выбирает не революцию, но житейское спокойствие и стабильность. И вот она уже выходит за перспективного инженера, и, скорее всего, будет счастлива, по крайней мере, дай ей этого Бог, хотя с дистанции вашего обзора вам я уверен уже известно, что проживёт она чуть более полувека, неоднократно будет замужем, трижды ранена, трижды переболеет тифом, и в итоге покончит собой, выпрыгнув из окна 10-ого этажа и, тем не менее, до последних дней мы будем держать связь, и помнить о том какая эпидемия связала нас в мокрый узел смирительной рубашки в солнечной Одессе.
Итак, дамы и господа, как не трудно догадаться именно эта любовь по настоящему заточит и ощетинит мою речь и явится отправной точкой в написании самой знаковой моей поэмы. Оо, как зрелищны, как неожиданны и более чем привлекательны для масс образы и метафоры моей новой поэзии, и кто ещё, скажите мне, может так хлёстко рисовать в умах людей?

«Мокрая, словно её облизали толпа или угрюмый дождь скосил глаза или броситься в адище города»

И вот в 1915 в мою жизнь входит ещё одна женщина, рыжая, более чем не красивая, стопроцентное олицетворение кровожадной женственности, вкусившая плод страсти, будучи совсем юной, та, что поцелую кидает как окурки, влюКак я вас всех люблю! в себя всех, кто попадается на пути.

«Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.»

И понятно, что влюбившись в эту женщину, я изначально подписываю себе смертный приговор, да и знал бы, так, честно говоря, соломку бы не стелил. И вот её нескончаемые романы уже расчёсывают мои нервы конским шипастым гребнем, но вырваться из этого капкана, как известно, более чем не возможно. За глаза она то и дело бросает фразы: «Страдать ему полезно, он помучается и напишет хорошие стихи». Я же везу ей из Америки в подарок Форд последней модели, и это будет первый в Советском Союзе частный автомобиль, как вы, возможно, не знаете, и продолжаю осыпать подарками. Она же прилюдно задирает меня, дразнит и хамит, и если вы ничего не знаете об отношениях музы и поэта, то лучше заткнитесь, дорогие мои

«И запихните свои выводы куда подальше: богу - богово, музе - музово, поэту - поэтово!»

Так что закройте глаза, откройте рот и хватайте слюни лошадиных слов брызги

«Выбегу, тело в улицу брошу я.
Дикий, обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая, хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе, куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.»

кто прочтиает, у того выносливость 30

мысль после первого абзаца - Ганнибал Лектор
по итогам прочтения - Колчак. щас полезу в вику сверять факты, но вряд ли я прав

перечитал стихи, догадался, перепроверил.
Это Маяковский? Самый нелюбимый мой поэт.

Казя прав..это Маяковский

самый любимый мой поэт прошлого века

все не читал,только последнее стихотворение,не понимаю как можно не знать,что это Маяковского

ну я по предпоследнему определили

А так, мой любимый поэт это Есенин..во все времена

ну я его собсно не так много читал, что все знать. узнал скорее по слогу.

у меня любимый поэт - Блок. на втором месте - Есенин

Я не верю своим глазам. Карапультук ты снова с нами. Ну конечно же В. Маяковский.
Я первый угадал!

Да, не смотря на то что многие уже сказали до тебя..

Любовь сродни революции, верно? Причём во всех своих стадиях: так же до красноты раскалена, и так же безжалостна, одно отличие – не так бессмысленна.
И вот к концу 20-ых годов я уже вижу, как жизнь складывается не так, как мечталось, что ничего не изменилось – новые божки, только уже с партийными билетами, уже восседают за большими столами, к ним так же, как и раньше не пробиться, их хамство и цинизм не знают границ. Я пытаюсь объяснить это сложностями социалистического строительства, которому мешают бюрократы и новоявленные царьки, но смотреть на то в какую уродливую бабу превращается некогда юная и такая прекрасная мечта становится всё невыносимее. И хотя в ваше время каждый второй говорит, что в мои годы никто не заглядывал так глубоко и с такой лирической силой не выражал трагедию прямо на глазах умирающей мечты, и, возможно, именно по этому как певец новых времён я уже не соответствую потребностям нового государства и начинаю сам собой просидать под весом своих собственных обретающих душераздирающую материальность лозунгов. И вот мои друзья уже один за другим покидают Россию, я же продолжаю стоять, как водиться, широко расставив ноги ужасным памятником самому себе, на века приговорённый к пытке смотреть на то, как высокие идеалы оборачиваются, так называемым, «парадоксом Шарикова», как всё вокруг опошляется массовой ленью, цинизмом и бездарностью. И сталкивая с корабля современности, толпа уже тычет кирзовым ботинком в моё собственное лицо, я же скалясь, продолжаю чеканить свой слог, указывая на то, как десять лет назад все нынешние партийцы были полны идеалов революции, а теперь представляют из себя дешёвых, алчных, обрюзгших любителей красивый жизни за чужой счёт, а народ как ходил без штанов, так и ходит. И вот я уже называю своё настоящее время окаменевшим дерьмом, перенося героев своих пьес и поэм в коммунистическое далеко. Моя попытка организовать литературную группу «Революционный фронт искусств» не выдерживает блокады ассоциации пролетарских писателей. Я - человек, который всю жизнь боролся за свободное творчество, кто не гнушался никакой агитработой и пропагандой, а какая-то там ассоциация пролетарских писателей запрещает мне издавать мои же собственные стихи. «Кто они такие?» спрашиваю я себя. «Откуда пришли все эти жлобастые толпы?» И вот я уже организовываю выставку «20 лет работы», на открытие приглашаю Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, работников совнаркома и ВЦСПС, наркомпроса, ЦК ВЛКСМ, ОГПУ, газет и журналов, Олешу, Стравинского, Фадеева и многих других, я хочу говорить во весь голос, на всю Россию, я хочу кричать об умирающей мечте, но на приглашение откликаются только Безыменский, Шкловский. И вот я уже произношу слова совершенно для меня невероятные, поражающие всех умных людей в самое сердце: «На 13 году революции я нахожусь под впечатлением, что мне нужна помощь, помощь в моей работе, выставка – это не юбилей, это отчёт о проделанном, я требую у вас помощи» говорю я куда-то вверх в непроглядную даль, «а не возвеличивание несуществующих заслуг». И это, как вы понимаете, не просто просьба, и в свете финала этой моей жизни, это даже не мольба, не крик, а пронзительный шёпот ужаса от холодного дыхания безысходности, что бьёт уже прямо в лицо, дыхание, от холода которого стекленеют зрачки, и нет возможности даже шевельнуть языком потому что, глядя на масштаб извращённости происходящего любые слова бессмысленны, шёпот ужаса от осознания, что уже никто не придёт на помощь, что мечта мертва. И над притихшим залом уже образуются эти вихреносные сгустки смыслов.

Били копыта.
Ветром опита,
льдом обута,
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
сгрудились,
- Лошадь упала!
- Упала лошадь!-
Улица опрокинулась,
течет по-своему...
Подошел и вижу -
за каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти...
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
"Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте -
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь".

Хотя у всех у вас, конечно же, свои версии на все эти счета.
Итак, дамы и господа, жизнь – это всегда проигранная игра, и с этим высказыванием можно спорить, можно придать ему разные обрамления и направленности, верно? Отнестись к ней философски или даже зарифмовать, но на смертном одре, и это уже не мои личные размышления, но статистика люди почему-то не говорят о политике, о деньгах, о поэзии и творчестве, не говорят, но большинство просто сожалеет, сожалеет о том, что потратили так много времени на дешёвые глупости вместо того, чтобы щедро дарить себя своим детям, родным и любимым.
И вот кольцо всё больше сжимается, как вы видите, неприятие того, что происходит в стране уже заглатывает меня до дрожи, кто-то говорит даже, что меня постоянно знобит от ужаса содеянного. Откровенная травля в прессе вызывает сильную депрессию, и единственной нитью, связывающей меня с жизнью, остается, как вы думаете что? Очень понятно, верно? До хруста в позвонках увлечение одной женщиной, женой актёра Михаила Яншина. И вот я уже везу её в свою новою квартиру на Лубянском, она садится на стул возле бюро, я же не могу сидеть и хожу от стены к стене как животное по клетке. Говорю о том, что хочу начать новую жизнь, что сделаю её счастливой, что у нас будут прекрасные дети. Вероника держится гордо, но её прекрасные тонкие пальцы дрожат мелкой дрожью, как вы видите, она более чем взволнована и без конца повторяет, что не всё так просто, что ей нужно время, что она любит меня и обязательно за меня выйдет, но сейчас ей надо бежать на репетицию, что она не может опоздать. И вот она уже быстро встаёт и выбегает из квартиры, и время внезапно растягивается в бесконечную паузу, и словно по кадрам я уже вижу, как защёлкивается дверь, звук очень похож на щелчок бойка в пистолете, чувствуйте? Смотрю на опустевшую комнату, слышу, как её каблук, словно в рапиде бьёт по кафельной плитке коридора. Она делает второй шаг, я открываю ящик бюро, третий – я, не глядя, запускаю в него руку и достаю револьвер, четвёртый – только бы успеть, руки дрожат, пятый – я взвожу курок и направляю дуло на грудной насос, что словно бешенный мотора стучит, и уже не имея сил расплавливать тот самый лёд в кровь, невыносимо холодно, шестой шаг – палец скользит по пусковому крючку, седьмой – капсюль воспламеняется, и замороженный кусок льда уже разлетается на тысячи маленьких осколков, господи, как красиво.
Итак, дамы и господа, вот вы уже берёте с полки одну из моих биографий, и она уже открывается на иллюстрации моей предсмертной записки.

Всем, в том, что я умираю, пожалуйста, не вините никого и не сплетничайте, покойник этого ужасно не любил. Мама, сёстры, товарищи, простите. Это не способ, другим не советую, но выходов у меня нет. Товарищ правительство, моя семья - это Лиля Брик, мама, сёстры и Вероника Полонская, если ты устроишь им сносную жизнь, спасибо, и счастливо оставаться.

Интересно, что на листке из госбуха стоит дата 12 апреля, то есть, написано за два дня до смерти, и, судя по всему, исход не зависел от того согласиться Вероника выйти за меня или нет, тем более что предложение моё было ею принято, как мы знаем. Хорошо чувствующий меня Сергей Эйзенштейн, отмечает, что в этом письме близость ритмического строя к блатной одесской поэзии, из чего делает вывод, что написать подобного я не мог. И вот одна за другой уже возникают скандальные версии, что смерть моя больше походит на убийство ставшего негодным поэта, нежели на самоликвидацию, хотя есть и те, кто настойчиво придерживаются версии самоубийства, утверждая, что поэт во мне просто не смог смириться с тем, что сотворил, и вес сознания этого ужасного злодеяния собственно и раздавил меня, и согласие Вероники, конечно же, не могло ничего изменить. И вот 17 апреля 1930 года вся Москва уже хоронит величайшего поэта ХХ века, как вы видите, за гробом следует 150000 москвичей, конная милиция с трудом сдерживает натиск масс, и подобное последний раз страна видела только на похоронах Владимира Ленина, а паузы, разбивающие мою стихотворную лесенку, становятся всё длиннее и длиннее

Улица опрокинулась,
течет по-своему...
Подошел и вижу -
за каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти...
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
"Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте -
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь".




Приветствую..

Иосифа Бродского почитайте, говорят (ц), болел шизофренией

+100